Воспоминания бывшего малолетнего узника фашизма Яковлева Николая Андреевича

А где временная границе между прошлым и нестоящим - вчера, месяц тому назад, год, полжизни или жизнь? Что было в этой прошлом? У каждого человека свое прошлое: хорошее или плохое, веселее или скучное, и чем это можно измерить? Каждый человек это оценивает по своему. Одному эхо хорошо, другому очень плохо. Например труд. Одни говорят, что всю жизнь работал как каторжней значит для него труд - наказание, другой в труде находит удовлетворение - для него труд радость. В этой чести я считаю себя счастливым человеком. С раннего возрасте у меня не было случая чтобы я не хотел пойти на работу.

С позиции труде и работы я и хочу повести свои воспоминания о своем прошлом.

Я, Яковлев Николай Андреевич, родился 16 мая 1928 года в крестьянской семье в захолустной небольшой деревушке Речки Псковской области.

У местного богатого селянина отец с матерью арендовали землю и обрабатывали ее не условиях "Исполу", т.е. полученным урожай делился, пополем половину арендатору, половину хозяину земли. После революции земля перешел в собственность отца» Наступил период коллективизации. Отец, отдав землю в колхоз, не пожелал сем ВСТУПИТЬ в колхоз, уехал в Ленинград, где стал рабочим кожевенного завода. Мать осталась в деревне и стеле работать в колхозе. В Ленинграде отец жил у родственников в темной каморке 6 кв.м. За добросовестна; и честны"; труд в 1Ш7 г. он получил комнату 4 кв.м. в новом доме, переехал в нее и В первую же ночь проспал и опоздал на работу. В те времена за это судили и давали «срок». От расстройства отец серьезно заболел, его привезли к не в деревню. Через короткое время отце не стало.

Нас у матери осталось трое: я, брат и сестра. Мне - старшему в то время было 8 лет, матери 48. С этого времени началась моя трудовая жизнь. Мать с темна до темна работала в колхозе, а я оставался хозяином в доме. Мать, уходя на работу, девала задания: принести из лесу дров, нарубить, приготовить корм для домашних животных и птицы, полить из речки такие-то грядки в огороде, сделать уроки, следить за малышами, а остальное время, как она выражалась, твое – личное. Школа, где я учился была недалеко, и я учился с большим желанием и успешно.

С десяти лет в летние каникулы постоянно стел работать в колхозе. Погонщикам лошадей не сельхозработах использовалисьтолько дети от 8 до 13 лет. В 1940 году все лето работал даже помощником кузнеца.

Осенью 1940 года пришла новая беде. Было принято постановление о сносе хуторов - селений, с числом дворов, если память не изменяет, менее пяти. В нашей деревушке в то время было только четыре дома, и нем предложили переехать в более населенную деревню. Переехали мы в соседнюю деревню в дом, где родилась мать, там жила сестра матери - одинокая женщина с своеобразной судьбой.

Наступил 1941 год. К новому месту мы быстро привыкли. И вдруг война! Это событие потрясло всех. Через неделю на западе стали прослушиваться глухие "грозовые раскаты", а по ночам в высокого холма можно было видеть огненные сполохи и зарево. Власти исчезли, началось разграбление магазинов. Мы были равно душны к подобным методам приобретения. Но... Наш сосед работал в райпотребсоюзе, и,как более опытный, предложил мне поехать с ним не лошади на склад на станцию за солью» Склад к счастью еще не был разграблен. Погрузив четыре мешке соли, собрались было в обратный путь, но в это время над станцией появился немецкие самолет и стал сбрасывать бомбы, снабженные устройствами, создающие устрашающий вой. Можно представить наше состояние. Этот первые подарок войны зрительно запомнился на всю жизнь. Привезенная соль в дальнейшем спасла нас от соляного голода.

1-го июля артиллерийская канонада прекратилась, а 3-го июля 1941 года немецкие войска, не встретив сопротивления Советских войск, заняли нашу местность. Так началась жизнь на оккупированной врагом территории.

Первый год оккупации был относительно спокойным и легким. Местность была настолько ГЛУХОМАНЬ, что почти год не пришлось видеть живого немца. Все приказы оккупационных властей передавались через назначенных ими бургомистров и старост.

Лето 1941 года было благоприятные для сельскохозяйственных культур, ПОЭТОМУ урожай на колхозных полях ВЫДАЛСЯ на славу, особенно овощи и лен (Псковская область в то время была льноводной областью). На льне я остановился не случайно. Он сыграл очень большую роль в той нашей нелегкой жизни. Дело в том, что за весь период оккупации приобрести что-то из одежды, обуви, продовольствия было не где, и жить можно было только тем, что сам сделаешь или добудешь из матушки-земли.

Семья наша создалась в шесть человек: мать 49 лет, тетя -сестре матери 58 лет, двое мужчин - я 14 лет, брат 12 с ПОЛОВИНОЙ лет, сестре 7 лет и двоюродная сестра 15 лет, приехавшая из Ленинграда на летние каникулы и не успевшая уехать обратно. Полноценных работников было не богато, а жить, питаться, одеваться нужно было. Вот тут-то лен и выручил из беды. Мать и тетя умели прясть нитки и ткать льняное полотно, к тому же сохранился ручной ткацкий станок, изготовленной дядей еще до революции. Мне срочно пришлось научиться вытачивать вручную веретена и другие приспособления для обработки льна, прядения и ткачества. Сами мяли, САМИ ПРЯЛИ, сами ткали, сами шили, сами носили.

На дворе был домашний скот, который девал на стол молоко и мясо, а для одежды шерсть, ОВЧИНЫ и шкуры. Но сырье к использованию не пригодно, его нужно было выделывать: овчины для шубы, кожу для обуви. Мать девушкой до революции видела как примерно это делали и теперь решила сама испробовать, получилось сначала не очень качественно, потом все стало получаться лучше.

Полуфабрикаты теперь есть, но нужны готовые изделия. Мне, как, старшему «мужчине» в доме пришлось срочно учиться шить обувь: сапоги русские, рабочую обувь - поршни. Поршни очень удобная рабочая обувь из самодельной кожи, напоминающие лапти по форме. лапти в нашей местности почти не носили. Валять валенки и шить шубы из овчин я так и не научился, пришлось кооперироваться с соседями.

Для соления и квашения не зиму овощей нужна тара, а ее приобрести было негде. Пришлось научиться делать деревянные кадки объемом до 60 литров. К счастью в доме у тети имелся кое-какой инструмент. Вот с соседями мы и стали кооперироваться: я для них делал кадки, а они для нас шили шубы и валяли валенки.

Так были решены проблемы одежды и пищи. Проблема освещения в темное время суток была решена с помощью березовой лучины. Сухая березовая лучине горит без дыма и сносно освежат.

Следует также отметить, что еще осенью 1941 года каждое селение и деревня были обложены - "данью" по сдаче продуктов оккупационного режиму и определен объем выполняемых работ, на пример ремонт и содержание дорог, заготовка в лесу дров и древесины и другие работы.

С наступление весны 1941 гола естественно встал вопрос о весеннем севе и посадках, а позднее заготовке кормов. Мать и тетя были привычны к сельхозработам, а нам, подросткам, учиться всему вновь по тяжести под силу только взрослым мужчинам. Но ничего, за один сезон научились всему : пахать, сажать, сеять, жать, молотить (вручную), косить, стоговать и всем прочим работам, необходимым в сельском хозяйстве.

С лета 1942 года в крае стало развиваться партизанское движение. Возникла необходимость оказывать продовольственную помощь партизанам. В связи с активизацией деятельности партизан немцы стали проводить карательные операции как против партизан, так и среди мирного населения. За помощь партизанам полагался расстрел или концлагерь.

Осенью 1942 года при очередной облаве нас, подростков, взяли с собой, привели не железнодорожную станцию Дедовичи, посадили в товарный вагон и повезли. Помню, это было в ночь на 7 ноября. Поезд подходил к станции ДНО. В это время наши самолеты стали бомбить станцию и аэродром. Бомбы рвались недалеко и от нашего вагона, но, как ни странно, мы радовались: ведь бомбят наши самолеты. На второй день нас выгрузили не станции Тулебля под Старой Руссой и поместили за колючей проволокой в бывшем лагере для военнопленных. Утром следующего дня под конвоем двух автоматчиков группу подростков направили на интендантный склад на погрузочно-разгрузочные работы. Интересно, что из лагеря нас повели не через ворота, а через разрыв в колючей проволоке под вышкой часового. Склад был расположен на окраине станции. Во время работы мы тщательно осмотрелись, увидели, что охрана склада незначительная, у нас созрел план побега. На второй день рано утром пять подростков направились тем же путем на этот склад. Расчет был прост. Часовой, находившийся на вышке воспримет наш поход как направление на работу. Так, видимо, и произошло. Со склада направились в соседствующее мелколесье, и таким образом оказались на свободе. В то время стояла на редкость солнечная погода с небольшими морозами, поэтому мы могли идти через любое заболоченное место. Шли домой, понимая, что это не лучший вариант. На всякий случай изобрели версию, кто мы, откуда и куда и идем. Не буду описывать наши приключения, приведу только один случай. Солнце уже клонилось к закату, когда по дороге мы догнали старенькую бабушку, которая слезно просила нас не оставлять ее одну. До дома ей еще 7 км., уже поздно и она одна боится, а дома она нас приютит у себя на ночлег. Мы согласились, рассказали ей свою версию и пошли с нею дальше. Подходим к деревне и бабуся нам сообщает: «В этой деревне все мужчины служат полицаями». «Куда же ты нас, бабуля, ведешь? Нас могут забрать, надо было обойти деревню стороной». Бабка отвечает, что это невозможно, так как по полям у них расставлены посты и могут стрелять без предупреждения. Я думаю, что я вас проведу. Начальник отряда мой дальний родственник. Вошли в деревню. Из первой же хаты вышел дядя с карабином, показал, чтобы мы шли вперед. У одной из хат приказал остановиться, постучал в окно, позвал: «Начальник, выйди-ка сюда, тут похоже пацаны откуда-то бегут». Вышел дядя с кобурой не боку, спросил, кто такие и откуда. Мы четко изложили свою версию. «Что ж, завтра разберемся, а пока посади их в амбар». Тут выступила наша бабка. Назвала начальника по имени отчеству, подтвердила нашу версию, что мы из такой-то деревни, она нас хорошо знает и пригласила нас к себе на ночлег. И нас отпустили. Так старушке спасла нас. Следующая группа ребят, бежавшая вслед за нами, этими полицаями была схвачена и отправлена в Германию на работы. Вернулись ребята только после окончания войны. Кому из этого лагеря не удалось убежать в первые две дня потом этого сделать уже не могли.

Через пять дней, преодолев все препятствия, пришли домой, естественно ночью, чтобы никто не видел. Скрывался две недели, заболел сильным тифом и вынужден был легализоваться.

До лета 1943 года особых событий не произошло. В средине лета при очередной облаве нас снова «замели». На этот раз направили в полевой лагерь на строительство железнодорожной ветки от станции Сущево Октябрьской железной дороги на г. Холм, имея уже опыт, нам, троим подросткам, в первый же день прямо с места работы удалось бежать и благополучно вернуться домой.

Вторая половина 1943 года для нас оказалась, пожалуй, самой тяжелой. Где-то в средине ноября часов в 11 видим, как загорелись две соседние деревни, одна деревня Марково находилась на расстоянии одного километра от нас, вторая, Гарниково, - в 2,5 км. Оттуда слышались винтовочные, автоматные и пулеметные выстрелы. Что там случилось, мы не знали до наступления темноты. Примерно в семь часов вечера появился мальчик весь продрогший, оборванный, закопченный и поведал такую страшную историю.

Отряд карателей, состоящий в основном из эстонских националистов, окружил деревню, собрали всех жителей, на втором этаже местной школы. В дверном проеме поставили пулемет, всех постреляли, а школу подожгли. Шесть человек оказались не задетыми пулями или легко ранеными, стали выпрыгивать из окон, их тут же расстреливали. Мальчик же сообразил, выпрыгнув, тут же шмыгнул в дым и вдоль горящей стены прополз не замеченным от горящего здания, спустился вниз к протекающей неподалеку речки и по ее замерзшему руслу ползком за несколько чесов добрался до нас. Так, этот мальчик оказался единственным свидетелем трагедии жителей двух деревень.

Примерно через две недели после этой трагедии две наших девочки, моя сестра Зина (9 лет) и девочка-соседка примерно такого же возраста пошли в соседнюю деревню. Дорога проходила в трехстах метрах от этой сожженной деревни. Мы видели, там запылал стог сена. К вечеру девочки домой не вернулись. Утром на второй день мы обнаружили в пепле сгоревшего стога обгорелые части человеческих тел. Мать в виде благословения подарила нам по два серебряных рубля царской чеканки и наказала всегда носить с собой. По этим-то рублям мы и опознали своих девочек. Можно представить состояние матери, да и всех нас, когда она укладывала в гробик останки своей дочери. Их похоронили на высоком холме возле деревни. За могилой ухаживали все жители деревни, пока они там жили. Сейчас там никого нет, все заросло кустарником и лесом.

После этих трагических событий жители стали готовиться к худшему. Кто был в силах тайно стали готовиться и, бросая дома, уходили, другие уезжали к родственникам в более, как казалось, «надежные» селения. Готовились и мы. Последнюю живность - корову - брат отвел и передал партизанам, все самое необходимое упаковали в узлы, все остальное имущество и одежду уложили в ящики и закопали в землю. Но свои планы осуществить не успели.

В средине декабря 1943 года рано утром в деревню нагрянули каратели. Приказали в течение часа собрать все свои пожитки и вынести на улицу перед домом. Дом имел высокое крыльцо. Нас всю семью выгнали, на высокое крыльцо, а дом изнутри и снаружи подожгли. О нашем состоянии можно только догадываться. Подъехала подвода, приказали погрузить не нее наши пожитки, а самих - шагать за нею. Каково было чувство облегчения, когда мы сходили с крыльца горящего дома.

К вечеру пригнали нас на станцию, погрузили в товарные вагоны и повезли... куда теперь?

Почти без остановок прибыли в литовский город Шауляй. Со станции на автомашинах были перевезены в известный Шауляйский концлагерь, размещены в холодном бараке прямо на полу (декабрь).

В лагере нс содержали относительно недолго - примерно до второй половины января.

В один из дней перед бараком остановилось множество подвод.

Жители Литвы, к которым нас определили, к нам, можно сказать, относились хорошо. Нагружали посильной работой, кормили за одним с ними столом. На этот счет я не слышал ни от кого жалоб. То ли это было проявление добрых чувств, то ли это был приказ оккупантов, осталось неизвестным, как и неизвестны причины этого шага немцев.

В марте 1944 годе литовским гражданам, у которых мы находились, было приказано срочно доставить нас на станцию г. Паневежис. Тем мы снова были погружены В товарные вагоны, и поехали через г.Вильнюс на запад.

Первая остановка с выгрузкой была в приграничном с Восточной Пруссией (ныне Калининградская область) городе Кибарта вторая на границе Восточной Пруссии и Польши и третья в г.Данциге (Гданьск). Все эти остановки делались с целью проведения санобработки в санпропускниках. Самое тяжелое было то, что одежду обрабатывали паром, а самих холодны душем, после чего погружали в холодные товарные вагоны и везли дальше. Погода в то время стояла не редкость холодная. Особенно тяжело переживали пожилые люди.

В Данциге после карантина нас погрузили на корабль, и поплыли мы на север. Из Данциге вышло два транспорта, конвоя военных кораблей не было. Расчет у немцев, видимо, был такой: нам было приказано большей частью времени находиться на верхней палубе с тем, видимо, расчетом, чтобы наши самолеты и корабли видели, что на транспортах находятся гражданские люди. И действительно, на второй день плаванья над кораблями появился наш ПО-2 на небольшой высоте. Мы ему махали руками, он нам махал крыльями. К вечеру невдалеке показался перископ подводной лодки мы опять ДРУЖНО махали, а лодка в ответ три раза подняла и опустила перископ. На третий день опять пролетели два наших самолета, никаких враждебных действий ни та, ни другая стороне не предпринимали, хотя на транспортах были зенитные установки.

Через трое суток прибыли в финский порт Турку. Через две недели после прохождения карантина нас погрузили в товарные вагоны и повезли на север Финляндии до г.Рованиеми. Там поместили в Ровениемский лагерь, продержали примерно три недели, затем не автомашинах повезли, до норвежского города- порта Киркинес. После короткой остановки на этих же машинах отвезли в лесной лагерь, расположенный, примерно в 50 км. западнее

В этом лагере молодежь использовали на лесозаготовках, пожилых людей - на работах в лагере. По мере возможности мы пытались саботировать на работе. Например, норвежские леса изрезаны заболоченными берегами ручьев и речек, а то и просто топкими болотами. Трелевку леса проводили лошадьми, а перехода черев непроходимые места делали из подтоварнике и бревен ограниченной ширины. Как только конвойный отвлечется, сильный мужчина толкал лошадь сбоку. Лошадь сваливалась с настила и увязала в тони, и мы не спеша, часа два с помощью других лошадей вытаскивали из топи первую, что снижало темпы заготовок.

Примерно за две недели до отступления немцы стали нас возить на аэродром, расположенный километрах в 15 от лагеря, с которого немецкие самолеты летали бомбить Мурманск. На аэродроме нас заставляли закладывать фугасы из авиационных бомб с целью взрыва взлетной полосы. Так как аэродром был построен на болоте то при открытии ямы она стразу же заполнялась водой. Чтобы потом можно было взорвать фугасы бомбы в ямы нужно было укладывать в определенном положении. Кто-то из наших отвлекал немцев, наблюдавшего за ходом работ, остальные в ЭТО время укладывали бомбы заведомо обратной стороной (в воде не видно). В результате как сказали потом наши солдаты, взорвалось не более 40 заложенных фугасов, и взлетная полоса была быстро восстановлена. 14 октября 1944 года мы были освобождены нашими войсками.

Надо признаться, что во время этого «путешествия» зверств со стороны немцев но отношению к нам не проявлялось, ни в Финляндии и Норвегии и кормили сносно. В связи с этим возникает по меньшей мере два вопроса:
1) зачем немцам было нужно вместе с рабочей силой возить пожилых, малолетних и их скарб?
2) почему немцы проявляли некоторую гуманность по отношению к нам, создавая какие-то терпимые условия?

На первый вопрос я бы дал такой ответ - взяв стариков и детей, немцы тем самым гарантировали себе, что рабочая сила не разбежится и честнее будет работать, то есть это были своего рода заложники. Не второй вопрос - с самого начала мы были запланированы для авиационных частей заполярной группы немецких войск.

Нас конвоировали и сопровождали солдаты, одетые в форму одежды авиационных войск, и лагеря в Норвегии были в их подчинении. Со службы СС мы контакта не имели.

После освобождения нам пришлось провести трое суток в чистом поле при порядочном морозе.

Как только появилась возможность, наши воины на машинах перевезли нас в город Никель, расположенный примерно в 80-100 км от места освобождения. Через неделю нашей семье была предоставлена однокомнатная квартира, были зачислены на продовольственное снабжение по заполярным нормам и предоставлена работа на восстановлении никелевого завода, разрушенного немцами. Я начал познавать слесарное дело.

И вдруг "кто где родился, тот там и пригодился". В разгар зимы страшно потянуло не родину, хотя знали, что там нас ждет чистое заснеженное поле. И это не одни мы. Нам предлагали пожить в Никеле до теплых дней, что сейчас до Мурманска можно добраться только морем, а до моря 100 км. Но ни какие уговоры не убедили. Силой удерживать не стали. На машинах в порт Петсамс (Печенга). Оттуда на транспортных под сильным конвоем военных кораблей перевезли в город Мурманск, оттуда после двухнедельного карантина и таможенного досмотра через две недели прибыли в родное заснеженное поле.

До весны, прожили в доме родственников в соседней деревне. Немцы их вывезли в ЛАТВИЮ, и они еще не вернулись. Родственники и знакомые немножко помогали с питанием.

Весною 1945 года переселились в свою бывшую деревню. Чтобы, не спать под открытым небом из леса на себе наносили строительного материала, на столбах, врытых в землю, построили соломенную крышу, столбец приколотили жердями, по ним сделали плетень из хвороста, получилось что-то вроде крутого шалаша, и пошли работать в колхоз за палочки в ведомости.

Затем в свободное от работы время постепенно стали участками разбирать плетень, вместо него заполнять между столбами смесью глины с мякиной и рубленой соломой с послойной прокладкой еловых ветвей. Потолок сделали из жердей с верху их обмазали глиной и утеплили сухим мхом. Получилось что-то вроде избушки на курьих ножках размером 3,5х4 м. Вручную изготовили тысячу штук глиняного кирпича-сырца и из него сложили русскую печь, занявшую 1/4 площади "дворца" - пришлось осваивать и эту профессию. Земляной пол не устраивал, поэтому нам с братом (семнадцать и пятнадцать лет) пришлось НАУЧИТЬСЯ вручную пилить из бревен доски. Таким образом, построили пол, а из тонких досок сделали ПОДШИВКУ потолка. К осени меня назначили бригадиром строительной бригады в колхозе.

Второй и, пожалуй, главный вопрос был пища. В колхозе за боту получать было нечего, скота не было, питались тем, что могли добыть сами: ловили в речке и озере рыбу, собирали молодую крапиву и другие съедобные травы, ждали когда ЧТО-ТО Начнет расти на огороде. Не буду подробно описывать как удалось выжить, скажу только, что в 1945- 1947 годах были на грани дистрофии. иметь кусочек черного хлеба было верхом желания.

Не смотря на все невзгоды, у меня все больше стало появляться желание учиться. В газете «Ленинградская Правда» я прочел объявление, что ленинградский торфяной техникум объявляет прием учащихся по таким-то специальностям, послал заявление и через несколько дней получил ВЫЗОВ на сдачу экзаменов. Поехал, успешно сдал пять вступительных экзаменов, и был зачислен на механическое отделение. Получив паспорт, к 1 сентября поехал на учебу. В нашей избушке мать в 60 лет осталась одна, работая в колхозе бригадиром овощеводческой бригады. Она очень хотела чтобы я получил образование, но материальную помощь оказать не могла. Брат тоже уехал учиться в ФЗУ.

Стипендия в техникуме была небольшая еще действовала карточная система. Пришлось подрабатывать на ленинградских товарных станциях в основном на разгрузке вагонов.

Через четыре года закончил учебу в техникуме, получил диплом с отличием и был приглашен работать инженером - конструктором на ленинградском заводе торфяного машиностроения, куда и ПОЛУЧИЛ направление при распределении.

Случилось так, что по независящим меня причинам, мне не пришлось СЛУЖИТЬ в армии. Сверстники мои уже ОТСЛУЖИЛИ, и мне по окончании техникума заменили приписное свидетельство на военный билет с военное -учетной статьей «годный не обученный». Через некоторое время военкомат направил меня на учебу в Ленинградскую радиошколу на 6 месяцев. Без отрыва от производства, по специальности радиостанция малой мощности. По окончании учебы мне была изменена военно-учетная специальность.

Работая на заводе конструктором, я окончательно убедился, что это мое призвание и, что я должен продолжить свое образование в этом направлении.

Из-за материального положения учиться я мог только без отрыва от производства. В то время вечернее конструкторское отделение было только в ленинградском военно-механическом институте. Я сдал туда документы, которые приняли у меня почему-то весьма не охотно, а через три дня получил отказ в приеме, и мне ясно дали понять, что сюда мне путь.

Заказан по причине нахождения меня на оккупированной территории и заграницей (в лагерях).

Совершенно расстроенный и униженный, вышел на улицу и на другой стороне увидел большой щит – объявление, что ленинградский инженерно-строительный институт объявляет прием на факультеты: «Промышленные и гражданское строительство» и «Автодорожный» - лиц, окончивших строительные техникумы и проработавших по специальности не менее двух лет, на ускоренный курс обучения.

Поскольку институт находился рядом, я, не подумав, пошел в приемную комиссию и сдал документы. Приехал домой, и немножко успокоившись, обозвал себя «добрым», словом, за глупость – ни по каким статьям я не подходил для приема по указанным условиям, так как окончил не строительный техникум, проработал только год не по строительной специальности, да и отделение это дневное, а не вечернее. Тут же успокоил себя. Через 3-5 дней получу отказ в приеме и возьму обратно документы.

И действительно, через 4 дня получаю извещение из приемной комиссии, в котором: «Уважаемый товарищ Яковлев Н.А., решением приемной комиссии вы зачислены студентом ЛИСИ на факультет ПГС без сдачи вступительных экзаменов (диплом с отличием) с предоставлением общежития».

Вот так опять я стал чистым студентом с доходом в одну стипендию, которую еще предстояло заработать.

Но тут судьба опять преподнесла мне сюрприз.

Недели за 2-3 до начала занятий в институте получаю повестку из военкомата, в которой: «Товарищ Яковлев Н.А., вы призываетесь на трехмесячные военные сборы. Обязаны явиться в экипаж Балтфлота по адресу …, имея при себе кружку, ложку, смену белья для прохождения специальности».

Первый удар: прощай учеба, прощай институт.

После трехнедельного пребывания в экипаже нам объявили, что сегодня будем получать форму и распределение на корабли. Когда в каптерке до меня дошла очередь, старшина, выдававший форму, сказал, чтобы я подождал получать, так как прежде меня просил зайти замполит экипажа. Замполит, добрый приветливый старший лейтенант, извинившись передо мной, сказал, что он вполне осознает, что это несправедливо, что моей вины здесь нет, но меня не могут послать служить на Балтфлоте по причине моего нахождения на оккупированной немцами территории и пребывания заграницей, поэтому меня возвращают домой. Это был нанесен второй

Удар, психологически подействовавший на меня сильнее первого. Я пришел в кубрик, лег на койку и по-настоящему заплакал. Товарищи приходили в новой форме, а я лежал униженный и оскорбленный. Вскоре позвали получить пропуск на выход. Вернулся домой и стал готовиться к занятиям в институте. «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

Учился в институте с большим желанием. Учиться было интересно, но трудно, особенно нам, не строителям. Программы были рассчитаны на уже имеющиеся знания и опыт. По итогам первой зимней сессии стал получать повышенную стипендию.

Через три с небольшим года окончил институт, получил диплом с отличием и был направлен на работу в город Ногинск на Глуховский хлопчатобумажный комбинат.

При распределении я имел право выбора. Глуховский хлопчатобумажный комбинат выбрал, руководствуясь двумя наивными рассуждениями:
1) здесь, под Москвой, под носом у правительства должен быть надлежащий порядок и дисциплина;
2) Глуховский комбинат обещал сразу же предоставить отдельную квартиру.

Пока я собирался и ехал из Ленинграда в Ногинск ситуация на комбинате изменилась. Строитель оказался не нужен, а вместо обещанной квартиры на с женой поселили в каморку 5 кв. м на частной квартире. Работать предложили в ремонтно-строительном отделе Бумаго-прядильной фабрики (ныне ПНВ-1), где я практически был е нужен. На мои просьбы перевести меня на проектную работу в конструкторский отдел комбината получил отказ.

С приходом на комбинат нового директора Соболева А.С. положение изменилось. В планах нового директора было развертывание на комбинате строительства гражданского и промышленного. Нужны были проекты. Проектных организаций в то время ни в Ногинске, ни в Электростали не было, тогда и вспомнили о моих просьбах и перевели в конструкторский отдел. Там я оказался единственным строителем.

Первым моим проектом, претворенным в жизнь, был план застройки жилого квартала по улице Самодеятельная двухэтажными кирпичными домами и двумя детскими учреждениями.

В 1957-58 годах стали происходить серьезные аварии в зданиях старых Морозовских фабрик отбельно-красильной и бумаго-прядильной. Пришлось срочно изучать производство восстановительных работ аварийных зданий. Такой объем работ одному мне был не под силу, поэтому конструкторский отдел был значительно расширен путем создания в нем групп строительной, сантехнической, сметной и механизации. Начальником конструкторского отдела стал опытный инженер-строитель архитектор Ильин П.А., меня назначили его заместителем с исполнением обязанностей главного инженера. После ухода Ильина П.А. на пенсию я стал начальником конструкторского отдела.

За период с 1957 по 1965 год были разработаны и претворены в жизнь сотни проектов по восстановлению аварийных зданий фабрик, конструкции зданий и производств, новых производственных и жилых зданий, 12 детских дошкольных учреждений.

В 1956 мне предложили по совместительству преподавать в Глуховском вечернем текстильном техникуме. Сначала отказался, а затем решил попробовать – получилось. До 1965 преподавал по совместительству, а с 1965 года перешел на штатную педагогическую работу, уволившись с Глуховского хлопчатобумажного комбината, да так и работаю по сей день, в общем уже 39 лет. Техникум небольшой, чтобы иметь достаточную нагрузку, пришлось преподавать несколько сложных технических предметов: черчение, техническую механику (теоретическая механика, сопротивление материалов, детали машин), отопление, вентиляцию и кондиционирование воздуха на текстильных предприятиях.

В 1959 году 13 лет преподавал современно студентам ногинской группы Всероссийского заочного института текстильной и легкой промышленности.

Перейдя на педагогическую работу, я не оставил проектное дело. С 1966 по 1990 по совместительству работал проектировщиком на Ногинском заводе резинотехнических изделий и на объединении «Красная лента». Кроме электрической части разрабатывал все остальные части проекта, а также вел технический надзор за строительством. Так по моим проектам построены 2 спортивных комплекса на РТИ и «Красной ленте». На РТИ построено около трех десятков производственных и вспомогательных объектов, включая крупные цеха, реконструировано несколько старых зданий, улучшен производственный быт в цехах.

На «Красной ленте» помимо спортивного комплекса построено 4 производственных цеха – 3 в Ногинске, 1 в Орудьеве Дмитровского района, административное здание и несколько более мелких вспомогательных объектов.

Вот так сложилась моя жизнь. Какие бы превратности судьбы меня не постигали, я всегда находил успокоение и удовлетворение в работе. К делу всегда относился серьезно и с любовью и никогда не брался за то дело, которое не знал и хорошо не мог выполнять.

В день пятидесятилетия Великой Победы над фашизмом хотел бы пожелать всем жителям города Ногинска, всем гражданам России, чтобы им никогда не пришлось пережить того, что пережили мы в эти тяжкие годы. Всем вам мирного неба над головой.

Н.А. Яковлев
01.02.95